Шарики

Грубо? Простите!

ШАРИКИ

Одним вечером, когда я разрывалась между указаниями новым сотрудникам, просьбами сразу трёх клиентов и грозным уведомлением от одной из платёжных систем о грядущей блокировке аккаунта, на кухню тихо вошел Руслан.

— Не мешай мне, пожалуйста, — зашипела я, прислонив трубку к плечу, — У меня тут заказы, и ещё нам надо…

— Абхаз умер, — буднично сказал Руслан.

Я приостановилась.

— Я перезвоню, — невнятно пробубнила я в трубку и тихо села.

Абхаз был сослуживцем Руслана во время службы по контракту. Они хорошо общались даже после службы, иногда созванивались и обменивались сторис в соцсетях. Один хвастался тем, сколько раз подтягивается на турнике, и как у него во дворе зреют мандарины, а другой – новорождённым сыном и успехами в бизнесе.

— Как умер? — глупо спросила я.

— На руках у Пирата. Под обстрелом, — холодно сказал Руслан.

Пират был ещё одним его сослуживцем, который отправился на спецоперацию в первых рядах.

— А Пират как?

— В больнице. Это он мне и рассказал.

Глаза при этом у него были какие-то пустые. Он пошел на кухню, не видя ничего вокруг.

Открыл виски.

Налил стопку.

Открыл фотографию друга на телефоне.

Со смартфона на меня улыбался веселый смуглый парень в военной форме. Руслан его приобнимал на фото.

— Я одного не пойму: почему именно он, — глухо сказал Русла. Он чокнулся с телефоном и стоя выпил стопку.

После чего быстрыми шагами вышел из кухни.

Смахнув фотографию на смартфоне, я увидела группу весёлых молодых ребят в плавках. На фото царило лето, солнце, цвели мандарины. Над головой было мирное небо.

Я аккуратно заглянула в комнату. Руслан лежал на кровати.

— И главное, почему он, понимаешь? За что? — вдруг непонимающе спросил он. Ведь он самый добрый был. Самый... Добрый. За что он умер?

И отвернулся к стене.

Следующее утро выдалось солнечным.

Я задумчиво брела к детскому садику. Сын подпрыгивал и то и дело останавливался, чтобы продемонстрировать чудеса техники на дороге.

— Бетономешалка! — радостно тыкал он в проезжающую мимо бетономешалку.

— Молоко, — обращал внимание на грузовик с молоком.

Я кивала и думала о вчерашнем разговоре. Светило солнце, бегали дети, пассажиры спешили в метро. А кто-то уже никогда и никуда не поспешит. И только старая мама иссушенными руками будет приходить к нему на могилу и поправлять там одинокий венок.

Вдруг на меня налетел вихрастый мальчуган.

— Саня, ты что делаешь? — строго отчитала его высокая, статная женщина с чёрными волосами до пояса, и обратилась ко мне:

— Извините, этот кабан носится как угорелый.

Характерное фрикативное «г» царапнуло слух.

— Вы новенькие? — решила уточнить я.

— Да, вот только переехали, — с готовностью поддержала диалог женщина, — Осваиваемся.

Она вдруг понизила голос:

— Не подскажете, садик хороший? Как тут питание? Что родители говорят?

— Питание хорошее, воспитатели тоже… — завела я чисто мамский разговор.

Вышеупомянутый «кабан» четырёх лет от роду носился по детской площадке, одновременно пытаясь взобраться на стенку, спугнуть других детей и пробежаться по всем горкам сразу. Мой сын с интересом наблюдал за ним. Чувствовалось, что его так и подмывало присоединиться к этому разгулу, и только жесткая мамина длань сдерживала этот порыв.

Женщина была красивой той южной красотой, которая вроде бы и родная, но вместе с тем — бесконечно далекая. Красота, пахнущая черешней, борщом и чесноком - все сразу, всего побольше и вместе. Та яркая красота, которая не вяжется с серым московским небом.

— А почему шарики висят? — поинтересовалась собеседница. Как оказалось, ее звали Оксана.

Я пожала плечами:

— Открылись недавно на этом месте заново, после ремонта, вот и повесили шарики. Тут ещё и аниматор приходил…

Мой сын всё-таки отвоевал себе право вырваться из рук и потихоньку шастал по двору, присматриваясь к шарикам.

— Клоуны всякие, что ли? — недоверчиво спросила Оксана.

— Ну да, артисты выступали, пели песни, весело было…

Я не успела договорить, как раздался хлопок — по-видимому, лопнул один из шариков, к которому минуту назад присматривался мой сын. Но испугалась я даже не столько от этого, сколько от резкого крика:

— Ложись! — внезапно послышался истошный крик «кабанчика», который мгновенно рухнул на землю.

Оксана бросилась к нему:

— Саня, ты что, Санечка, это же всего лишь шарик, Саня…

Она покраснела, ей было как-то стыдно и неудобно.

— Тихо-тихо, все хорошо, мой хороший, не волнуйся, — она крепко держала сына в руках.

Тот вынырнул из цепких маминых рук, огляделся, и, убедившись, что ему ничего не угрожает, побежал дальше на детскую площадку.

Мой сын, как ни в чем не бывало, подбирался ко второму шарику. По-видимому, реакция однокашника его совсем не смутила.

Видя замешательство в моих глазах, она смущённо ответила вопрос, который видимо, читался у меня на лице:

— Да это его бабушка научила. Чуть громкий звук, сразу кричит: «Ложись!» Вот он и привык так делать, — будто бы извиняясь, объяснила Оксана.

Я молчала. Попросту не знала, что сказать. Она, видимо, восприняла это так, что холодной москвичке особо не до ее проблем, и быстро сменила тему:

— А вот там женщина идёт — это случайно не воспитательница наша? — светским тоном поинтересовалась она.

— Да, — рассеянно кивнула я.

— Вот и отличненько! — деланно-весело обрадовалась Оксана, — Всего хорошего вам!

Она быстро помахала мне и засеменила по направлению к воспитательнице. Я передала сына нянечке и побрела за ворота детского сада.

Кажется, я поняла, за что умер Абхаз.